Процесс распространения Ислама на Северо-Западном Кавказе весьма своеобразен.
В качестве нижней хронологической границы можно принять XIV в., когда в адыгскую
языческо-христианскую среду, доминирующей темой которой, по выражению
современного кабардинского ученого Б.Бгажнокова, являлся морально-этический
кодекс адыгэ хабзэ, стал впервые проникать Ислам.
Адыги знакомились с мусульманским вероучением и религиозной практикой через
торговые, военные контакты и отношения с Золотой Ордой, соседним государством, в
котором Ислам был официально провозглашен государственной религии в начале XIV
в. В дальнейшем Ислам распространялся на Северо-Западный Кавказ из Дагестана,
Османской империи и Крымского ханства.
Влияние Ислама особенно усилилось с начала вплоть до 60-х годов XIX в. на фоне
«шариатского движения», инициаторами которого были адыгские религиозные ученые в
Кабарде и Западной Черкесии, и деятельности трех личных наибов (представителей)
Шамиля, завершивших в уже подготовленной среде реформы управления и суда по
Шариату. В то же время активизация антиколониальной борьбы против российского
проникновения на Кавказ способствовала ускорению принятия Ислама прежде всего
как идеологической основы консолидации адыгских субэтнических групп.
Осознавая себя членами мусульманской Уммы, адыги в основном остались привержены
своим традиционным ценностям и представлениям. Мусульманские институты и
ценности заняли органичное место в системе традиционных адыгских этнических норм
и мотиваций. Исполнение религиозных норм, как правило, ограничивалось похоронным
ритуалом.
Разные слои адыгского общества являлись носителями разной религиозности –
аристократия и крестьяне ориентировались на адат или Шариат в зависимости от
конкретных обстоятельств. В адыгском фольклоре - благопожеланиях, здравицах и
проклятиях - имя Аллаха иногда еще употреблялось наряду с языческим божеством
Тхьэ – первом среди равных в адыгском пантеоне.
Тем не менее, этические принципы адыгства (адыгагъэ) способствовали гармоничному
освоению и воспроизводству мусульманской этики, в свою очередь дополняющей уже
существующие нравственные категории, прежде всего идею «псапе» - спасения души
через благодеяние. Неслучайно специалисты отмечают, что в адыгском сознании
сформировались представления, характерные для мироощущения многих народов
Кавказа, об адыгстве как о творении Аллаха и о «Создателе на небесах и
дарованном им адыгстве на земле».
Своеобразие функционирования исламского комплекса на Северо-Западном Кавказе
проявляется прежде всего в обозначении религиозных деятелей. Среди адыгов все
они назывались эфенди. Данный термин, по-видимому, был заимствован из Турции (еfendi
(тур.) от позднегреч. aphentes, греч. authentes – повелитель, господин), где он
в качестве формы обращения охватывал очень широкий круг лиц – наследников
султанского дома, образованных людей, чиновников, высших армейских офицеров,
улемов, иностранцев. В адыгской среде это обозначение применялось только к
религиозным деятелям, таким образом, обозначая почетность и престижность их
положения в социальной структуре адыгского общества. Адыгские эфенди были, как
правило, выходцами из крестьян – князья и дворяне традиционно искали
самовыражения в других занятиях.
Другой особенностью Ислама на Северо-Западном Кавказе является не сложившийся в
регионе институт вакуфной собственности. Возможно, это объясняется не столь
долгим периодом активного проникновения Ислама в этот регион.
Кроме того, сказался тот факт, что распространение Ислама происходило в условиях
войны и отсутствия политической стабильности. Как следствие, это определило
отсутствие у адыгских эфенди серьезных экономических позиций: они посвятили свою
жизнь проповеди исламского благочестия и образовательной деятельности и не
владели обширными земельными угодьями.
Русские власти после завоевания Северо-Западного Кавказа не нашли здесь
сформированных исламских институтов и сложившейся группы служителей культа.
Одним из направлений религиозной политики России на Северо-Западном Кавказе было
упорядочение и регламентация деятельности эфенди. Российская администрация
разделила всех религиозных деятелей на три категории – кадиев-знатоков
шариатского судопроизводства, осуществлявшегося по ханафитскому мазхабу, старших
и младших эфенди.
Кадии и эфенди, хотя составлявшие и немногочисленное сообщество, обладали
безусловным авторитетом. «Черкесы имеют к духовенству величайшее уважение,
которое доставляет этому классу владычество над умами народа», - подчеркивал
Хан-Гирей. В значительной степени этот авторитет был основан на их
образованности.
Однако будем отдавать себе отчет в том, что по своим нравственным
характеристикам эфенди были все же разными людьми – часть из них несет
ответственность за далеко не бескорыстное участие в колониальном проекте
переселения 94% адыгского населения в Османскую империю в ходе и после окончания
военных действий России на Кавказе, утаивание сборов. Образ таких служителей
культа – хитрых и корыстолюбивых - сохранился в беспристрастных пословицах и
сказках.
Однако исторической традиции адыгов известны и другие эфенди. Именно они,
пожалуй, олицетворяли для народа то, что Ф.М.Ацамба и С.А.Кириллина в своем
исследовании назвали «честью духовного сословия». Рассудительность, этичность
поведения, культивируемые в адыгской нормативной культуре, делали кадиев и
эфенди необычайно близкими и открытыми людьми для всех социальных групп. Их
благочестие было действительно одинаково основано на идеях исламского
«следования Господней воле и Его Закону», и на традиционных предписаниях
адыгагъэ (адыгства), и соответствовали ожиданиям адыгского общества.
Свою деятельность эфенди разворачивали в многочисленных мечетях. Интересно, что
строительство мечетей наиболее интенсивно развернулось на Северо-Западном
Кавказе в 80-90-х гг. XIX в. Именно в этот период в представлении российской
политической элиты возобладал взгляд на мусульман как на лояльных подданных
империи, над которыми необходим правительственный контроль, не задевающий их
религиозных убеждений.
Такой подход предусматривал восприятие мечетей как мест «нравственного
воспитания горцев». К 1912 г. относятся первые в российском делопроизводстве
систематизированные сведения о мечетях на Северо-Западном Кавказе - в 1912 г. в
Кубанской области уже действовали 51 соборная (главная) и 66 квартальных (пятивременных)
мечетей. При каждой мечети эфенди обучали детей грамоте и основам исламского
вероучения. В начале XX в. мечети действовали в Майкопе и Екатеринодаре (ныне
Краснодар).
Концентрируя вокруг себя жителей близлежащих аулов в дни мусульманских
праздников и пятничных проповедей, мечети выполняли основные присущие этому
социокультурному центру функции: культового здания, школы, места общественных
собраний.
Мусульманская образованность основной части эфедиев, как правило, ограничивалось
элементарными знаниями Шариата и мусульманской экзегетики, арабской
письменности, необходимыми для выполнения их обязанностей. Однако примерно
десятую часть религиозных деятелей (более 20 чел.) составляла группа, прошедшая
через престижные исламские университеты – Османский университет в Стамбуле,
каирский аль-Азхар и образовательные центры Дагестана, Казани и Уфы. Именно они
оказали наиболее существенное влияние на все слои адыгского общества, прежде
всего, через судебную шариатскую практику.
Применение мусульманского права ограничивалось делами семейно-брачного
характера. Шариатские суды, наряду с мировым соглашением и адатными (медиаторскими)
судами образовывали полиюридическое пространство, в котором до 60-х гг. XIX в.
реализовалась судебная практика адыгов.
В конце 60-х – начале 70-х гг. XIX в. российская администрация начинает судебные
преобразования Северного Кавказа как часть политики, регламентирующей
религиозную жизнь мусульман. В 1870 г. на основании «Временных правил горских
словесных судов», утвержденных Кавказским Наместником, в Екатеринодаре, Майкопе
и Баталпашинске (ныне – г. Черкесск) были открыты как суды первой инстанции
окружные горские словесные суды, в аулах – «аульные суды». Они подчинялись
начальнику Кубанской области.
Сохранение шариатских норм в судопроизводстве имело позитивное значение в ходе
постепенной интеграции адыгов в правовую систему Российского государства,
смягчало многие стороны этого сложного и болезненного для адыгов процесса.
Неслучайно известный адыгский просветитель С.Сиюхов писал: «Самым крупным и
основательным препятствием к культурному сближению горцев с русскими служит
боязнь со стороны первых утратить и ослабить свою религию».
Другим каналом влияния эфенди на адыгское общество было образование. Религиозная
школа сосуществовала с общеобразовательными учебными заведениями, и эфенди
отнюдь не являлись исключительным, единственно существующим слоем, ответственным
за распространение знаний в адыгском обществе.
Но программа обучения в средних учебных заведениях Кавказского учебного округа
также предусматривала мусульманское вероучение. Помимо этого, изучалась
математика, физика, естествознание, химия, черчение и дисциплины, рассчитанные
на подготовку чиновников среднего звена - краткую историю законодательства,
сельское хозяйство, гражданскую архитектуру, местные языки.
С 90-х гг. XIX в. адыги Кубанской области, исключительно представители горской
аристократии, получили законодательно закрепленные возможности учиться в высших
учебных заведениях Петербурга, Москвы, Одессы, Риги и т.д. Таким образом, к
началу ХХ в. у адыгов формировался слой, профессионально занятый
интеллектуальным трудом, из среды которого в дальнейшем выйдут просветители,
размышляющие в своих сочинениях о характере проникновения Ислама к адыгам, его
роли в развитии образования и культуры. Авторы подобных сочинений много писали о
необходимости сохранения родного языка, религиозной исламской идентичности и
традиций адыгэ хабзэ в ходе усвоения адыгами русской культуры и российской
системы образования, признавая последнее необходимым и неизбежным для успешного
существования в российском культурном пространстве.
Религиозные учебные заведения давали возможность получить первоначальные знания
прежде всего выходцам из крестьян. Особо выделялись среди них новометодные
школы, организованные по инициативе молодых эфенди, получивших образование в
Османском университете, в Каире, в Казани или в Уфе.
Новометодные школы, открытые у адыгов в начале ХХ в., далеко вышли за рамки
обучения учеников на арабском языке основным положениям мусульманского
вероучения. Курс обучения в таких школах составлял 2-4 года. Здесь подростки
впервые изучали русский язык, на родном языке знакомились с историей,
арифметикой, географией, основами астрономии. Религиозная школа длительное время
оставалась для большинства крестьянских детей единственной возможностью
социального продвижения. Учениками религиозных школ были и девочки.
Новые религиозные учебные заведения содержались за счет аульных обществ, а в
начале XX в. чаще открывались благодаря средствам, собранным в виде закята.
Именно через эти школы распространялись изданные в Каире и Стамбуле азбуки
адыгейского и арабского языка и религиозная литература, пользовавшаяся большой
популярностью на Северо-Западном Кавказе. В начале ХХ в. появляется книжная
продукция, созданная самими адыгскими эфенди - поэтические биографии Пророка
Мухаммада (мир ему), статьи о необходимости образования. Сама мусульманская
адыгская интеллигенция становится распространителем произведений мыслителей и
поэтов Востока, утверждавших ценность человеческой личности, ее права на
собственный мир чувств.
Мусульманское школьное образование обладало перспективами дальнейшего развития.
Увеличение количества предметов по всем отраслям знания, повышение
образовательного уровня преподавателей при интенсификации культурного обмена с
адыгскими диаспорами в дальнейшем могло бы способствовать превращению начальной
религиозной школы в один из каналов распространения исламского знания. Однако
сложности российской истории открыли подобные возможности только в последние
годы.
Наима Нефляшева,
кандидат исторических наук
(по материалам ISLAM.RU. )
|
© Albert Livelman Adygean
International Congress 2001 - 2004 |